Целый мир в душе

(Сцена, не вошедшая в повесть «Алмазы»)

– Физика является производной от геометрии пространства, – сказал Олег. – Это еще Бартини в 1964 году показал.

– Ах, родной мой, – усмехнулся Леха, – ты все надеешься, что наука найдет ответы на твои самые важные вопросы.

– Конечно, – не сдавался Олег. – Не на религию же надеяться.

– Ну, кроме религии и науки, есть еще много других областей человеческой познавательной деятельности.

– Искусство? – Олег улыбнулся. – Музыка?

– Они тоже, но только частично.

– А что же тогда?

– А вот подумай, кто всегда старается напрямую идти к сути проблемы вне ограничений науки или той же религии?

Олег помолчал, размышляя.

– Писатели, что ли? – наконец, спросил он.

– Писатели и поэты, старик. Последние даже больше, чем первые.

– Ну, ты опять на своего конька.

– Нет, старик, поэзия – это не конек. Это зверь помощнее.

– Что-то никого этот мощный зверь не осчастливил.

– А кто сказал, что ответы на жгучие человеческие вопросы должны осчастливливать? Много мудрости – много печали. Это и безбожникам ясно.

– Ну, приведи конкретный пример, – насел  Олег. – Прочти такой стих, чтоб я понял чего мне до сих пор не было понятно.

– Да вот хотя бы, – сказал Леха и продекламировал строфу из стихотворения Тютчева:

Когда сочувственно на наше слово
Одна душа отозвалась –
Не нужно нам возмездия иного,
Довольно с нас, довольно с нас…

– То есть ты хочешь сказать, что нам нужно только, чтобы нас понимали, а соответствует ли это действительности или нет – не важно?

– Понимание – тоже действительность.

Олег задумался.

– А если тебя никто не понимает, тогда что? – спросил он.

– Тогда ты не состоялся. По крайней мере, при жизни. Если же что-то написал, то есть еще надежда, что ты будешь понят и состоишься в будущем.

– А что же все остальные виды деятельности по-твоему? Напрасная потеря времени?

– Да, если они хотят понять и быть понятыми. Но люди прячутся за свои дела. Это ведь очень трудно – обернуться лицом к реальности и увидеть ее такой, какой она есть, а не такой, какой тебе хотелось бы ее видеть – удобной, гармоничной, в соответствие с твоими представлениями, в которых, заметь, ты выглядишь очень хорошо – в наилучшем из всех варианте.

Они помолчали.

– Даже самые понимающие и то колебались – добавил Леха. – Тот же Тютчев в другое время писал

Лишь жить в себе самом умей –
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, –
Внимай их пенью – и молчи!..

Высказаться и не найти понимания – больно.

– Если все будут писать стихи, некому будет хлеб выращивать, – не сдавался Олег.

– Нет, писать стихи все время невозможно. Если не жить реальной земной жизнью, то и писать будет не о чем.

– То есть, ты предлагаешь всем писать стихи в свободное от работы время. Так, что ли?

– А, пожалуй, что и так. Эх, хорошо было бы, если бы каждый посмотрел по сторонам, на себя, задумался и попробовал выразить свои мысли стихами, – мечтательно произнес Леха.

– Или картинами, – добавил Олег, – музыкой.

– Или даже прозой, в конце концов.

– Вот и получается, что ты просто предлагаешь всем давать образование в искусстве, – заключил Олег.

– А что? Очень хорошо было бы. Вообще, образование дело нужное.

– А как на счет того, что образование навязывает людям определенное видение мира.

Леха подумал, улыбнулся и хлопнул Олега по плечу:

– Вот почему я люблю с тобой разговаривать! Ты помогаешь мне приводить в порядок мысли. Значит так. Образование надо давать каждому. А чтобы сам думал, а не просто повторял заученное, надо чтобы каждый выражал чего он там надумал в стихах или художественной прозе или с помощью любого другого вида искусства. Как тебе это кажется?

– Неплохо, – согласился Олег. – Одно только практическое замечание: мы это и так уже пытаемся делать и многого достигли, как видишь, на этом пути.

– Да, – вздохнул Леха. – Вижу. Скучный ты человек, Олежек. Все к земному сводишь. Не даешь «растекаться мыслью по древу».

– Боян не «мыслью», а «мысею», то есть белкой, по дереву бежать хотел.

– Ну, да, – опять вздохнул Леха. – Я и говорю.