Чистая вода

На Камчатку без специального разрешения было не попасть. Как-никак, а приграничная зона все-таки. Поэтому в начале моего последнего студенческого лета, хотя мне очень хотелось поехать на заработки с небольшой группой и заработать несметное количество денег, я записался в стройотряд, ехавший на Камчатку.

Восемь часов мы летели от Москвы до Владивостока, потеряв день, так как летели навстречу солнцу, и оттуда еще три часа до Петропавловска-Камчатского. Затем автобусом тридцать километров в район Елизова. Там был расположен новый водозаборник, собиравший воду для Петропавловска. Наша задача была очистить санитарную зону вокруг этого водозаборника и окружить ее забором, чтобы ничего ненужного в трубы, несущие питьевую воду для столицы Камчатки, не попало.

Вода эта поступала из реки Авача, текущей по вечной мерзлоте. В районе водозаборника она расходилась по многочисленным протокам. Нам надо было разбирать древесные завалы, образованные в этих протоках весенними бурлящими потоками, вытаскивать ветки и целые деревья на берег и там их сжигать. Вода была очень холодной – не больше 10 градусов Цельсия. Ноги и руки начинали коченеть после нескольких минут.

Но в момент приезда мы этого еще не знали. Мы смотрели на роскошную зелень за окнами автобуса и старались заметить что-то необычное. Но все выглядело почти так же, как в Подмосковье. Только деревья были выше и стояли гуще. Это уже потом – через несколько дней – мы обнаружили недалеко от места нашей работы землянику размером с клубнику и грибы по пятнадцать-двадцать сантиметров – подберезовики и длинноногие белые – чистые, без единого червяка. Ну, и рыбу, конечно, которой кипела Авача – горбушу, кижуч, чавычу. Полные икры, они все лето шли вверх по течению на нерест. Мы рыбу эту ели во всех видах, незаконно, наверное, не знаю, но я с тех пор не особенно ее интересуюсь – ни красной рыбой, ни икрой.

Наконец автобус остановился около длинного одноэтажного каменного дома типа солдатской казармы с таким же, но не таким длинными, тоже каменным туалетом, способным предоставить свои услуги человек на десять одновременно. Перед казармой стоял “умывальник” – деревянная горизонтальная конструкция в виде очень широкой буквы «п», на которой были прибиты чугунные рукомойники: банки с крышкой и отверстием в дне, через которую вниз свисал длинный стержень. Подбиваешь этот стержень снизу вверх, и на руки тебе вытекает вода.

Конструкцию эту сколотили “квартирьеры” – несколько человек из нашего отряда, которые заехали сюда раньше нас и обустроили наше будущее место проживания. Кроме умывальника, они также получили и установили в казарме железные кровати, разложили на них матрасы и постельное белье, договорились в столовой о нашем питании, получили какой там нам нужен был инструмент, и, вообще, расшевелили местное начальство, чтобы оно тоже было готово к нашему приезду.

Квартирьеры нас встретили улыбками и громкими воззваниями типа “Камчатка тепло встречает тружеников Подмосковья!” И действительно, погода стояла чудесная. На небе ни облачка. Солнце прогревало землю, покрытую снегом всего месяц назад, но уже успевшую просохнуть, хотя подлежащая мерзлота давала себя знать, и земля там никогда не бывала теплой. Но, опять же, мы в тот момент этого еще не знали и по привычке считали, что раз солнце так безжалостно светит, значит все вокруг так же тепло и уютно, как в тех местах, где мы были всего сутки назад. Поэтому, когда квартирьеры предложили нам освежиться после приезда и искупаться, мы охотно согласились.

Мы пошли было к реке, но квартирьеры повели нас в другую сторону – к водоотстойникам – продолговатым водоемам, ну, метров тридцать длиной, десять в ширину и метра три в глубину каждый, хотя точно определить глубину было трудно. Вода была такой чистой, что каждый камешек на дне отчетливо просматривался, как будто и не было там никакой воды. Водоотстойники были засыпаны гравием по дну и стенкам. И вокруг везде был гравий, чтобы меньше грязи в воду попадало.

Вода, чистая сама по себе, потому что поступала от таявшего снега сопок, четко обрисованных на фоне ясного неба, к тому же еще проходила сквозь песчаные фильтры перед тем, как попасть в водоотстойник, где течение ее естественно замедлялось и всякие взвеси оседали на дно. Трубы же, забиравшие воду, брали ее с верхнего слоя. Не совсем с поверхности, чтобы всякий плавающий мусор туда не попадал, а с некоторой глубины, но гораздо выше дна.

Мы целый день провели в самолете, нас прогревало солнце, вокруг была хорошо промытая галька и чистая-чистая вода. Видение это было подобно миражу в пустыне, соблазняющему путника, допившего последнюю каплю из своей фляги три дня назад.

Квартирьеры с криком “Кто первый?!” начали срывать с себя одежду. Ну, я, конечно, оказался, если не самым первым, то в числе нескольких тех, кто первыми прыгнули в воду – вперед и вниз, вытянувшись, руками над головой рассекая воду в предвкушении прохлады и радости жизни.

То, что я испытал, заставило меня – было такое ощущение – прыгнуть обратно на берег, отскочив, как плоский голыш от поверхности воды, брошенный умелой рукой или, скорее, как капля воды, попавшая на раскаленную сковородку. Я даже зашипел, кажется. Дыхание остановилось. Я смог выдохнуть только после того, как выбрался туда, где оставил свою одежду.

Вода была ледяной! Это ощущение ударило меня так мощно и безжалостно, что даже мысли мои остановились. Было именно ощущение раскаленной сковородки. Такое должны испытывать те, кто попадает в ад. Человек, прошедший это, становится праведником, чтобы не дай бог не попасть туда опять.

Те, кто прыгнул вместе со мной, тоже уже стояли на берегу, медленно оглядываясь по сторонам огромными глазами, в которых явно читался ужас.

А квартирьеры, держа в руках охапкой свою одежду, корчились от смеха, отбежав предварительно на безопасное расстояние. Они, наверное, тоже испытали что-то подобное, когда приехали сюда и теперь вполне представляли наши чувства.

Все это было очень давно. Но я не могу простить их за эту шутку до сих пор.

На другой день мы начали вытаскивать тяжелые намокшие стволы и ветки из воды и складывать их на берегу. Сначала мы думали дать им подсохнуть, чтобы можно было потом сжечь, но быстро поняли, что подсыхать они до горючего состояния будут до конца лета. Тогда стащили мы их в одну большую кучу, полили бензином – нам для этого целую цистерну бензина выделили – мы его ведрами таскали, набирая из крана под цистерной – и подожгли. Бензин прогорел, но дерево осталось мокрым и не загорелось.

Наиболее опытные из нас сообразили, что солярка имеет более высокую температуру сгорания и горит дольше. Нам выдали несколько бочек солярки. Но спичками ее не разжечь. Тогда мы подлили бензина и дело пошло лучше. Бензин загорался от спички легко и затем нагревал солярку достаточно для того, чтобы и она загорелась. Дрова начали обугливаться и даже немного прогорать, но переставали это делать после того, как солярка выгорала.

Тут уже сама логика и успех предыдущего решения навели нас на вопрос, а что горит еще дольше и при более высокой температуре? Ответить на него было легко: битум. Нам выдали несколько рулонов битумной смолы, завернутой в бумагу, похожих на бочки. Мы разбили их на куски и набросали в разные места дровяной кучи. Кстати, все это время мы продолжали вытаскивать из воды мокрый лес, и к этому времени куча наша выросла уже метров пять в высоту и метров пятнадцать диаметром у основания.

Набросав битум, мы полили все это соляркой и бензином и подожгли. Битум никак не хотел заниматься. Но мы подливали солярки и даже бензина иногда – он вспыхивал, угрожая опалить того, кто плескал бензин из ведра (техника безопасности у нас была никакая) – и постепенно битум начал гореть, а потом и дрова подсохли и тоже занялись.

Когда вся куча разгорелась, то уже в двадцати метрах от нее было жарко. А ведь надо было подбрасывать новые вытащенные дрова. Новый костер разводить еще было рано так как вблизи первого в воде еще много было леса. Вот и отработали мы такую технику. Набрасываешь на голову мокрый мешок и бежишь к костру с очередным бревном или веткой в руках, быстро бросаешь свой груз в костер, и обратно на одном дыхании. Мешок почти совсем высыхал за это время.

Я один раз так подбежал с бревнышком к костру, но споткнулся и буквально нырнул в пекло. К счастью, бревнышко свое я из рук не выпустил. Оно легло поперек головешек, а я на него оперся и смог назад оттолкнуться и убежать. Мешок, правда, с меня свалился, и я долго гордился видом летчика, выпрыгнувшего из горящего самолета – без бровей и ресниц, с опаленными волосами – теми, что торчали из-под моей летней кепки. Но кожа не пострадала.

Однажды подбегает к нам местный прораб и кричит, чтобы все собрались немедленно. Ну, столпились мы вокруг него. А он весь кипит, ругается и никак не может перейти на приличную русскую речь. Потом немного остыл все-таки и рассказал, что один из наших пошел за бензином. И все бы ничего, но по дороге он закурил. Многие из нас тогда курили. Сладко это было делать, отдыхая от ледяной воды. Так что и в этом не было ничего необычного. Но парень этот не загасил свою сигарету, подходя к цистерне, а просто зажал ее губами в углу рта и отвернул кран.

– Я просто чуть с ума не сошел, когда это увидел, – рассказывал прораб. – Ведь цистерна эта полупустая. Там же паров от бензина полно. Если вспыхнет, то так рванет, что все вокруг как осколочной бомбой разорвет. И не только этого бойца прихватит, а и меня и всех, кто поблизости окажется. Да и дальним может достаться. Я ему говорю спокойным голосом… ну, чтобы он не дернулся и окурок или пепел в бензин не уронил… говорю, поставь ведро на землю, отойди, друг мой, подальше и погаси сигарету. А он мне, чего, мол, и тянет сигарету эту пальцами, как будто пепел стряхнуть собирается. Насилу уговорил его ведро оставить и отойти.

Он перевел дыхание. Мы тоже вздохнули с облегчением. Виновник смущенно улыбался, мол, с кем ни бывает.

– Вы что?! Маленькие?! Не понимаете?! – прораб взвился опять и еще минут двадцать ругался, пока совсем не устал.

С тех пор мы курили только вдалеке от цистерны, сидя на одном из огромных бревен, которые мы вытащили из воды, но сжечь не смогли. Их потом краном погрузили на грузовик с платформой и куда-то увезли.

Закончив с очисткой воды, мы приступили к строительству забора. Для этого требовались тонкие бревна для столбов, и нас повезли в порт, куда кораблями привозят строительный лес, чтобы мы отобрали что нам нужно.

Огромная территория была завалена высоченными – с трехэтажный дом – горами бревен. Они были просто свалены и никак не скреплены. Ну, а мы – молодые беззаботные и, конечно, бессмертные – лазили по ним в поисках стволов потоньше. Найдя, показывали их мужику на тракторе, который тросом-удавкой их вытягивал.

Ну, конечно, найденное бревно не должно было быть сильно придавленным. Поэтому мы присматривались больше к тем, что лежали наверху или под одним-двумя слоями других бревен. А то и организовывали «обвал», чтобы освободить нижнее бревно. Несколько раз и меня такой обвал прихватывал, и я прыгал по катящимся вниз бревнам, стараясь не попасть между ними. Понимал ведь, что одними ссадинами тогда не отделаешься. Но все равно лез опять, и толкал, и прыгал. Это же с другими только может беда случится, а я ведь был особенный. Вон какой ловкий и прыгучий.

А мужик на тракторе и не такое видел. Там ведь в основном заключенные работали. Мы тоже их видели. Отчаянная публика, мы им не чета. Так что наши вольные упражнения никого не волновали. К счастью, так все и обошлось без проблем и особых ран. Пару раз только кому-то кожу на ноге бревном ободрало, а в остальном все было нормально.

Во время строительства забора, меня с другим парнем с удивительной кличкой Франц, отправили на неделю, кажется, идти вдоль строящейся высоковольтной линии электропередачи и прокручивать резьбу на толстых стержнях, торчащих вверх из бетонного основания. На них потом вертолетом будут опускать двадцатиметровые стальные опоры для проводов с четырьмя лапами. На каждой лапе – отверстие. Вот в эти отверстия и входили стержни с резьбой, которые затем удерживали опоры на бетонном основании с помощью больших гаек.

Мы с Францем получили одну такую гайку, к которой были приварены две длинные ручки, и бидон с машинным маслом. Мы должны были прокрутить этой гайкой резьбу, чтобы уже не было проблем при установке опоры. Гайка эта, правда, была не совсем такая же. Она была сделана из более крепкого металла, и резьба ее была режущей, чтобы не застревала, а прочищала резьбу на стержне. Ну, и прорезы были на ней, через которые грязь и мусор – содранная ржавчина, например – выбрасывались наружу. А если трудно она прокручивалась, то мы должны были добавлять туда машинного масла.

Вот и шли мы с Францем от одного бетонного основания до другого, все дальше и дальше уходя от и без того небольших цивилизованных мест. Совсем не помню, что мы ели и как спали, но зато и сейчас перед глазами стоит могучий лес, ягодные и грибные поляны, и большие птицы – орлы, наверное – в небе. А воздух такой насыщенный и приятный, что хоть ножом нарезай и на завтрак кушай.

Иногда на очередной ягодной поляне, мы аккуратно «выедали» место, чтобы не слишком уж испачкать штаны в ягодный сок, потом садились в него и наедались, почти больше не перемещаясь. Ляжешь потом на «разъеденное» место и смотришь на небо, на облака, орлов, и так хорошо, что и передать нельзя.

Иногда медведи с нами конкурировали, особенно в малинниках. Но нам сказали, что они избегают запаха машинного масла. Главное, не дразнить их и не попадать между медведицей и медвежонком, что мы и делали неукоснительно.

И еще запомнилась поездка на реку Паратунку, на горячие источники. Из-под земли идет и аж бурлит кипяток, образуя первое – очень горячее – озерцо, в котором вполне можно варить яйца. Из него вытекает ручеек, который впадает в следующее озерцо, уже не такое горячее. И так далее, пока после дюжины таких озер, вода попадает в речку, где температура уже градусов двенадцать всего.

Процедура получения удовольствия была такой. Напаришься в горячих озерах, двигаясь вверх против движения воды до температуры какую только очень недолго можешь выдержать, а потом выскакиваешь и бежишь назад, и окунаешься в речку. Тело, шокированное холодом, начинает резко повышать температуру, а ты вылезаешь из реки и от тебя таким жаром пышет, что хоть прикуривай. Очень сильное ощущение. Никакой усталости не остается. Одна энергия до небес и выше. Весь организм прогревается и оздоравливается. А там еще радон, говорят, воду эту полезной радиацией наполняет. Так что после поездки этой мое тело еще долго сохраняло освобождающее чувство. Я и сегодня его помню.

Денег мы в эту поездку заработали не так много, как хотелось бы, зато впечатлений – на всю жизнь. Домой к родителям я привез рюкзак свежезасоленной красной рыбы и две трехлитровые банки красной икры. И еще чучело большой головы оленя с огромными рогами. Она до сих пор у них на стене торчит. Как я это все довез, не представляю.