Витгенштейн 2. Невыразимое

Я начал читать Витгенштейна систематически и не смог понять большую часть прочитанного. И понимаю слова и даже предложения. Мне нравится логическая строгость, лежащая в основе его мыслей. Но почему он говорит то или иное предложение и как оно вытекает из или связано с предыдущим, я часто не понимаю. Поэтому я начал пролистывать его книги, выхватывая отдельные предложения, подобные тем, которые я приводил в предыдущей статье и которые казались мне понятными.  

Но когда я начал читать комментарии других, то оказалось, что даже эти высказывания не такие уж однозначные. Не все, но довольно многие из них разные авторы интерпретируют по-разному. Это меня совсем было запутало. Я поговорил со своей дочерью – профессором философии – и она посоветовала почитать работы двух уважаемых интерпретаторов Витгенштейна: Криспина Райта и Сола Крипке. Однако, прочитав названия их книг, я понял, что это тоже за пределами моих способностей.

Между тем, даже ограниченное чтение Витгенштейна вызвало у меня много новых идей. В этом смысле, он достиг своей цели “стимулировать у читателей их собственные идеи.” Именно этими своими идеями я и собираюсь с вами поделиться.    

В предисловии к “Философским исследованиям” Витгенштейн пишет, что он пытался написать книгу в традиционном стиле – последовательно шаг за шагом излагая материал. Но как он ни пытался это сделать, у него ничего не получалось. Между тем время шло и жизнь его стала подходить к концу. Тогда он решил ограничиться “набросками” по теме, более или менее организованными. Он оправдал свое решение так: “это, конечно, связано с самой природой исследований. Ведь последняя заставляет нас блуждать по просторам мышления во всех направлениях и крест-накрест. Философские замечания в этой книге суть считанное число набросков, сделанных мною во время этих долгих и путаных блужданий.” И еще: “на самом деле эта книга – лишь художественный альбом.“

На мой – непрофессиональный – взгляд, это очень важное утверждение, которое не все интерпретаторы учитывают. Поставьте его рядом с “О чем невозможно говорить, о том следует молчать” и следующими его высказываниями:

Трактат, 4.115 Она [философия] обозначает то, что не высказываемо, ясно высказывая то, что может быть высказано.

Трактат, 4.1212 То, что можно показать, нельзя выразить словами.

Из письма к Бертрану Расселу (его первому научному руководителю в философии): “главная цель это теория того, что может быть высказано пропозициями, то есть языком, словами… что не может быть высказано пропозициями; что, я считаю, является главной проблемой философии.“

Из письма Людвигу фон Фикеру (которого Витгенштейн надеялся убедить опубликовать свою книгу): “Моя работа состоит из двух частей: первая представлена в этой книге, вторая – то, что я не написал. Именно эта вторая часть является самой важной.“

Теперь вернемся к “художественному альбому” и “наброскам.” Мне кажется, что Витгенштейн пытался очертить границы выразимого языком, словами. Чтобы описать это систематически, пришлось бы описать все, что мы знаем и можем выразить – непосильная задача! Человечество пыталось это сделать тысячи лет. Поэтому Витгенштейн только очертил – набросал – границы выразимого. Делая это, он также очертил границы того, что невыразимо – то, что можно только почувствовать и показать.

Витгенштейн говорит об этом ясно в предисловии к своему Трактату: “книга эта описывает пределы нашего мышления, или, скорее, границы, за которыми мышление – выражение мыслей – невозможно; ибо, чтобы описать пределы мышления, мы должны были бы быть в состоянии мыслить по обе стороны этой границы (мы должны были бы, тем самым, быть в состоянии мыслить о том, о чем мыслить невозможно).“

И затем добавляет: “Стало быть, граница эта может быть проведена лишь внутри языка. А то, что лежит по ту сторону границы, просто бессмысленно.“

Слово “бессмысленно” здесь меня поначалу удивило. Ведь он сам считал эту вторую – неописанную им часть – “самой важной.” Но, почитав больше, я понял, что в этом контексте он обозначает этим словом то, “что не может быть выражено с помощью логической пропозиции.” Более того, он настаивает, что мы даже не должны пытаться это делать, тем самым квалифицируя свою книгу как “бессмысленную” тоже:     

“6.54 Тот, кто меня понимает, в конце концов понимает и то, что мои пропозиции бессмысленны, — когда он с их помощью взберется за их пределы. (Он будет должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как взберется по ней наверх). Он должен преодолеть эти пропозиции; тогда он увидит мир правильно.
7 О чем невозможно говорить, о том следует молчать.“

Так кончается Трактат. 

Потому что, если мы пытаемся выражать словами невыразимое языком – именно то, что по мнению Витгенштейна пытается делать философия – мы сталкиваемся с проблемами, решение которых невозможно – ну, не может логический язык этого выразить. Именно поэтому Витгенштейн считал, что он решил все философские проблем – отбросив их как бессмысленны, не стоящие усилий.  “Ведь философские проблемы возникают, когда язык уходит на каникулы,” говорит Витгенштейн в “Философских исследованиях” (раздел 38).

Не мне судить об оправданности этой атаки на философию. Но таком взгляде есть доля правды. Мы все встречали людей, которые говорят так много, что вызывают глобальное потепление своим дыханием, не производят ничего полезного. Некоторые из них занимают важные общественные и научные должности. И я вполне согласен с Витгенштейном, что существуют такие аспекты мира, которые можно только почувствовать, но невозможно выразить словами. 

Этика, эстетика и религия являются такими аспектами. Поэзия, изобразительное искусство, музыка, даже литература, когда она обращается к нашим чувствам и творческому воображению, находятся по другую сторону границы, обозначенной  Витгенштейном – по другую сторону того, что можно выразить словами, языком.

Я вспоминаю мои разговоры с Игорем Тереховым, с которым мы жили в одной комнате в институтском общежитии… так давно, что я даже не хочу считать, сколько лет прошло с тех пор. Он писал картины красками по ночам. Талантливый физик, он потом стал профессиональным художником. Во время нашей последней встречи лицом к лицу – уже после окончания института,  у него дома ночью – я спросил его, что он пытается выразить своими картинами? Игорь объяснял, но я никак не мог понять. Я задавал вопросы. Он опять объяснял. В какой-то момент я вдруг понял его. Это было невозможно выразить словами, но я это чувствовал. Я посмотрел Игорю в глаза и увидел, что он знает, что я его понял. Я спросил: “Так ты хочешь выразить ЭТО?!” Он слегка кивнул: “Да.”

Говорить больше было не о чем. Мы оба понимали, что задачу, за которую он взялся, решить, скорее всего, невозможно. Но мы также знали, что все другие задачи были гораздо менее достойными и он не был бы самим собой, если бы не взялся за самую трудную задачу. Это заложено в природе любого таланта – браться за то, что считается невозможным достичь. 

Такие моменты встречаются нечасто, может быть только один раз в жизни, если повезет. Я берегу память об этой минуте всю жизнь.

Наша с Игорем связь сохранилась, несмотря на огромные географические и временные дистанции. Недавно произошло удивительное, если не совершенно мистическое, событие, подтвердившее существование этой связи. Игорь читал о Витгенштейне, когда решил проверить свою электронную почту (что он делает нечасто). А там он обнаружил мою первую статью о Витгенштейне, хотя мы никогда о нем не говорили, обмениваясь только редкими поздравлениями раз-два за год.  

Я думаю, Витгенштейн спросил бы: “Ну, и что?” А Карл Юнг пожал бы плечами: “Вы слыхали о синхроничности?”

Ну, все, хватит на сегодня. В следующей статье я продолжу рассказывать об идеях, которые вызвало во мне чтение Витгенштейна.